Тяжко, тяжко было пробираться сквозь тексты Драгомощенко (я зачем-то взяла его для ответа на зачете по Новейшей литературе), и во многом он остался не моим и даже, пожалуй, (в чем-то) не слишком приятным мне автором, но я хочу оставить здесь кое-что, вырванное из контекста "Китайского солнца" и "Ксении":
Нас создает глаз.
Мы создаем остальное, что впоследствии будет помечено слабыми прикосновениями карандаша.
Отпечатки тлеют на сетчатке глаза. Животное ли глаз? Или же он - плод, ягода, алгебраическое яйцо, не имеющее ничего общего с телесностью?
Конечно, банальность всего в первую очередь объсняется необъяснимой банальностью смерти. Не так. Банальность "всего" полагается неизбежным "стечением" каких бы то ни было объяснений и обстоятельств в точке "сознания-смерти", словно в сонной догадке... в темной ладье в шелестящей листве.
Мама выпрямляется, касается волос левой рукой и смотрит через плечо в сад. Фотография слетает на пол. Нас нет. Мята, тьма, плеск, хрупкая вязь жизни растений, нити шелков на речных перекатах, ирисы и пионы.
Разве в том городе, где провел он юность (холмы, глинистая река, сладчайшее тело Иисуса, запах которого смешан с запахом старческих тел), разве там не говорили на всех языках? И что за благо, начав движенье в одном, завершать в другом, не сдвигаясь ни на йоту: дерево в окне поезда, кружащее вокруг собственной оси, – вавилонские башни степей, – кружащее, пеленающее собою твое, дарованное многими "я", которое, как известно, забывается в первую очередь.
Мы не схожи телесно. Согласен, разве что сходство можно найти в том, что кожа... да, почти одинаковая кожа, если не считать татуированной черепахи на моем левом плече и нескончаемого повествования на твоем бедре, чьи буквы, стирая какое-либо возможное истолкование с поверхности воображения, стремительно уменьшают свои начертания, становясь атомами твоей крови, порами смысла, беспрепятственно циркулирующими в обмене таких веществ, как слюна, сновидения, память, меняя комбинации их составляющих, образовывая твой телесный остов, скелет, - skia - нечто предшествующее, как времена, обнаруживающие себя в определенный срок: таково исступление, обмен, перемена, сладчайший прыжок в неподвижности, - повествования до тебя, до всего, а ты лишь кожура, означающая то, что ожидало тебя с раннего детства, с еще более непонятного времени.
(И весь Драгомощенко для меня: "Вместо того, чтобы приближаться, раскрываясь - удаляется, покуда не пропадает вовсе за пределами фразы".)
Нас создает глаз.
Мы создаем остальное, что впоследствии будет помечено слабыми прикосновениями карандаша.
Отпечатки тлеют на сетчатке глаза. Животное ли глаз? Или же он - плод, ягода, алгебраическое яйцо, не имеющее ничего общего с телесностью?
Конечно, банальность всего в первую очередь объсняется необъяснимой банальностью смерти. Не так. Банальность "всего" полагается неизбежным "стечением" каких бы то ни было объяснений и обстоятельств в точке "сознания-смерти", словно в сонной догадке... в темной ладье в шелестящей листве.
Мама выпрямляется, касается волос левой рукой и смотрит через плечо в сад. Фотография слетает на пол. Нас нет. Мята, тьма, плеск, хрупкая вязь жизни растений, нити шелков на речных перекатах, ирисы и пионы.
Разве в том городе, где провел он юность (холмы, глинистая река, сладчайшее тело Иисуса, запах которого смешан с запахом старческих тел), разве там не говорили на всех языках? И что за благо, начав движенье в одном, завершать в другом, не сдвигаясь ни на йоту: дерево в окне поезда, кружащее вокруг собственной оси, – вавилонские башни степей, – кружащее, пеленающее собою твое, дарованное многими "я", которое, как известно, забывается в первую очередь.
Мы не схожи телесно. Согласен, разве что сходство можно найти в том, что кожа... да, почти одинаковая кожа, если не считать татуированной черепахи на моем левом плече и нескончаемого повествования на твоем бедре, чьи буквы, стирая какое-либо возможное истолкование с поверхности воображения, стремительно уменьшают свои начертания, становясь атомами твоей крови, порами смысла, беспрепятственно циркулирующими в обмене таких веществ, как слюна, сновидения, память, меняя комбинации их составляющих, образовывая твой телесный остов, скелет, - skia - нечто предшествующее, как времена, обнаруживающие себя в определенный срок: таково исступление, обмен, перемена, сладчайший прыжок в неподвижности, - повествования до тебя, до всего, а ты лишь кожура, означающая то, что ожидало тебя с раннего детства, с еще более непонятного времени.
(И весь Драгомощенко для меня: "Вместо того, чтобы приближаться, раскрываясь - удаляется, покуда не пропадает вовсе за пределами фразы".)
Комментариев нет:
Отправить комментарий